На этой странице Вы можете
читать поэмы поэта Лидии Оганесян.
Для раскрытия текста кликните (нажмите) на название.
Грузинская поэма
Во славу женщины стихи сложил поэт.
И строки те сверкали, как алмазы.
И вот уж восемь сотен долгих лет
они потомкам будоражат разум.
История трагична и проста:
избранница, возлюбленная та
была так недоступна, так любима,
но годы шли, но проходили мимо...
Творил Поэт и воспевал любовь,
и многие от песен тех рыдали,
но та, чей взор пьянил, как цинандали,
была милей и недоступней вновь.
И раб ее, творец чудесных строф,
не знавший избавленья от оков
великой страсти, с каждым днем сгорая,
был вынужден врата покинуть рая,
и в путь пуститься долгий, чтоб однажды
смерть встретить молчаливо и отважно.
Дорога та вела в священный град,
что золотом блистал на возвышенье
в тени олив и лавров. Утешеньем
был тем, кто не искал уже наград.
Иерусалим, в величье и фаворе,
на горизонте, голубом, как море,
светился, затмевая солнца свет.
Взошло два солнца. Между - был Поэт.
И каждое звало и песнь рождало.
Тут понял он, что ни к чему борьба.
Отныне двум светилам поклоняться
предначертала вещая судьба.
Он вновь шагнул протоптанной дорогой,
сказав “шалом”, переступил порог.
Его, любимца муз, приметил Бог
и стал ему опорой и подмогой.
Так, пылкость страсти заключив в смиренье,
молился, воздевая к небесам
двух рук овал. И Богу восхваленья
он расточал. И Всемогущий сам
был благосклонен к отроку вселенной
и принял в лоно Божие. И стал
поэт Шота - монахом. И смиреньем
во храме утешенье отыскал...
Но не забыл он тех пьянящих глаз.
И в сердце жар любови не угас.
*********************
А та, которую так пылко он любил,
объятая мечтами, восседая
на троне царственном, в любви сгорая,
рассудком трезвым остужала пыл.
Хоть жгли ее обида и тревога,
но выше страсти был священный долг.
И по ночам - одна - молила Бога:
“Хоть в смерти дай свидания залог!
Пусть в этой жизни связана обетом
вести народ и о себе забыть,
коль здесь не суждено его любить,
чтоб оградить священный трон. Заветам
древнейшим в жизни буду я верна.
Но неужели даже смерть сама
прервать союз постылый не поможет?!
Когда-нибудь свидание, быть может,
мне суждено? А если нет, тогда
последним домом будет мне могила.
Но умоляю, чтобы навсегда
меня похоронили рядом с милым...”-
Так плакала. И плачу Бог внимал.
И вскоре дщерь возлюбленной назвал.
***********************
Тамара же судьбу не проклинала.
Деяниями укрепив страну
и завершив тяжелую войну,
однажды завещанье написала :
в Иерусалиме поместить велела
хоть после смерти собственное тело.
Там жил Поэт. Туда рвалась мечта
той женщины, которой красота
была воспета в сказочном творенье.
И помнила, как, вставши на колени,
вручил Поэт, светящийся и юный,
поэму в ослепленье и безумье.
О память, как жестока и верна!
В один момент припомнила она,
как дрогнул голос вещего певца,
как принимала дар и как сердца
забились в унисон лишь на мгновенье.
Его изгнанье и ее терпенье...
Теперь в разлуке годы проходили,
но чудилось ей, будто тот Поэт
все так же светел, словно пощадили
его чело невзгоды страшных лет.
И знала, что по-прежнему любима.
И смерть звала, приблизить не боясь
всей жизни, будто бы прошедшей мимо,
конец, что предначертан отродясь.
И жизнь прошла. И завершился срок.
Трон опустел. Народ был безутешен.
Кто из царей был столько же безгрешен?
Кто ближе был?.. Печальнейший итог
любая смерть - желанна иль нежданна, -
она среди живых рождает страх
лишь потому, что в смерти видят прах
иль горстку пыли, что однажды канет.
Но смерть бывает разной. И она
бывает так нежна и так бела,
как легкое прикосновенье Бога.
А вслед за смертью - дальняя дорога.
Так, путь земной пройдя до половины,
пустилась в новый путь, куда любимый
ушел однажды, подчинясь судьбе,
желанный образ унося в себе.
И сохраняя в величайшей тайне,
так, чтобы уберечь от надруганья,
глубокой ночью выносили тело,
вернейшим людям поручая дело.
Путь был тернист. Как некогда Поэт,
превозмогая боль, увидел свет,
так, возлежа теперь на новом ложе,
царица свет приметила похожий
на тот, что рисовался лишь в мечтах:
свет солнца отражался в куполах,
сияние сулило ей спасенье,
и в смерти увидала воскресенье.
Но день прошел. И в темноте безлунной
внесли во храм, притихший и безлюдный.
Там - в глубине - сияли образа,
и среди многих глаз одни глаза
смотрели просветленно и печально,
как будто бы угадывая тайну.
Тень отделилась, подошла ко гробу.
Затем в тиши звенящей голос дрогнул.
И свита расступилась. Поредела
стена. И смерти приоткрылась дверь.
Монах взглянул. И через эту щель
ее увидел. Не было предела
тоске и скорби. Даже смерть не смела
лишить красы измученное тело.
Нахлынули, роясь, воспоминанья
тех лет и дней, прошедших с расставанья.
И смерть пугала только потому,
что неподвластна чувству и уму.
Ведь сей удел был предрешен заранее -
так каждый обречен на умирание:
одни - от бед, другие - от тоски,
от скуки третьи или от болезни,
а избранные - от любви и песни -
от боли сладостной, сжимающей виски.
Он знал, что умерла в один из дней
от чувств высоких, что боролись в ней.
Потом в молчанье свита наблюдала,
как на колени незнакомец встал
и так немые губы целовал,
и как душа скорбящая рыдала.
Вот встреча долгожданная промчалась,
ему - мгновеньем - пронеслась, как дым,
но показалась вечностию им,
смутила души, в памяти осталась...
Затем во склеп богатый понесли
и там оставили навеки тело.
Дверь затворили. Завершили дело,
и тайну ту с собою унесли.
Никто из них не знал, что смерть стояла
за спинами у них. Но грянул час.
Никто не спасся. Никого не спас
обет молчанья данный. И немало
погибло душ за то, чтоб не узнал
никто про путь последний и привал.
Один лишь он - монах или поэт -
неузнанным остался и секрет
с собой унес, и до скончанья дней
как верный друг и страж был рядом с ней.
И ровно в полночь души их встречались
у двери склепа, где стихи читал.
Он закрывал глаза и представлял
ее живой. Но солнце поднималось -
виденье исчезало. Тщетно он
продлить пытался сказочный свой сон.
И днем он ждал, слоняясь, словно тень,
минуты той, когда угаснет день.
Потом и сам угас. Но может быть,
им суждена была иная встреча,
и в жизни новой обвенчала Вечность
двоих, сумевших верность сохранить.
В страданиях не только их тела
пристанище нашли под общим кровом,
но музыка любви звучит под сводом,
собою наполняя купола .
И строки те сверкали, как алмазы.
И вот уж восемь сотен долгих лет
они потомкам будоражат разум.
История трагична и проста:
избранница, возлюбленная та
была так недоступна, так любима,
но годы шли, но проходили мимо...
Творил Поэт и воспевал любовь,
и многие от песен тех рыдали,
но та, чей взор пьянил, как цинандали,
была милей и недоступней вновь.
И раб ее, творец чудесных строф,
не знавший избавленья от оков
великой страсти, с каждым днем сгорая,
был вынужден врата покинуть рая,
и в путь пуститься долгий, чтоб однажды
смерть встретить молчаливо и отважно.
Дорога та вела в священный град,
что золотом блистал на возвышенье
в тени олив и лавров. Утешеньем
был тем, кто не искал уже наград.
Иерусалим, в величье и фаворе,
на горизонте, голубом, как море,
светился, затмевая солнца свет.
Взошло два солнца. Между - был Поэт.
И каждое звало и песнь рождало.
Тут понял он, что ни к чему борьба.
Отныне двум светилам поклоняться
предначертала вещая судьба.
Он вновь шагнул протоптанной дорогой,
сказав “шалом”, переступил порог.
Его, любимца муз, приметил Бог
и стал ему опорой и подмогой.
Так, пылкость страсти заключив в смиренье,
молился, воздевая к небесам
двух рук овал. И Богу восхваленья
он расточал. И Всемогущий сам
был благосклонен к отроку вселенной
и принял в лоно Божие. И стал
поэт Шота - монахом. И смиреньем
во храме утешенье отыскал...
Но не забыл он тех пьянящих глаз.
И в сердце жар любови не угас.
*********************
А та, которую так пылко он любил,
объятая мечтами, восседая
на троне царственном, в любви сгорая,
рассудком трезвым остужала пыл.
Хоть жгли ее обида и тревога,
но выше страсти был священный долг.
И по ночам - одна - молила Бога:
“Хоть в смерти дай свидания залог!
Пусть в этой жизни связана обетом
вести народ и о себе забыть,
коль здесь не суждено его любить,
чтоб оградить священный трон. Заветам
древнейшим в жизни буду я верна.
Но неужели даже смерть сама
прервать союз постылый не поможет?!
Когда-нибудь свидание, быть может,
мне суждено? А если нет, тогда
последним домом будет мне могила.
Но умоляю, чтобы навсегда
меня похоронили рядом с милым...”-
Так плакала. И плачу Бог внимал.
И вскоре дщерь возлюбленной назвал.
***********************
Тамара же судьбу не проклинала.
Деяниями укрепив страну
и завершив тяжелую войну,
однажды завещанье написала :
в Иерусалиме поместить велела
хоть после смерти собственное тело.
Там жил Поэт. Туда рвалась мечта
той женщины, которой красота
была воспета в сказочном творенье.
И помнила, как, вставши на колени,
вручил Поэт, светящийся и юный,
поэму в ослепленье и безумье.
О память, как жестока и верна!
В один момент припомнила она,
как дрогнул голос вещего певца,
как принимала дар и как сердца
забились в унисон лишь на мгновенье.
Его изгнанье и ее терпенье...
Теперь в разлуке годы проходили,
но чудилось ей, будто тот Поэт
все так же светел, словно пощадили
его чело невзгоды страшных лет.
И знала, что по-прежнему любима.
И смерть звала, приблизить не боясь
всей жизни, будто бы прошедшей мимо,
конец, что предначертан отродясь.
И жизнь прошла. И завершился срок.
Трон опустел. Народ был безутешен.
Кто из царей был столько же безгрешен?
Кто ближе был?.. Печальнейший итог
любая смерть - желанна иль нежданна, -
она среди живых рождает страх
лишь потому, что в смерти видят прах
иль горстку пыли, что однажды канет.
Но смерть бывает разной. И она
бывает так нежна и так бела,
как легкое прикосновенье Бога.
А вслед за смертью - дальняя дорога.
Так, путь земной пройдя до половины,
пустилась в новый путь, куда любимый
ушел однажды, подчинясь судьбе,
желанный образ унося в себе.
И сохраняя в величайшей тайне,
так, чтобы уберечь от надруганья,
глубокой ночью выносили тело,
вернейшим людям поручая дело.
Путь был тернист. Как некогда Поэт,
превозмогая боль, увидел свет,
так, возлежа теперь на новом ложе,
царица свет приметила похожий
на тот, что рисовался лишь в мечтах:
свет солнца отражался в куполах,
сияние сулило ей спасенье,
и в смерти увидала воскресенье.
Но день прошел. И в темноте безлунной
внесли во храм, притихший и безлюдный.
Там - в глубине - сияли образа,
и среди многих глаз одни глаза
смотрели просветленно и печально,
как будто бы угадывая тайну.
Тень отделилась, подошла ко гробу.
Затем в тиши звенящей голос дрогнул.
И свита расступилась. Поредела
стена. И смерти приоткрылась дверь.
Монах взглянул. И через эту щель
ее увидел. Не было предела
тоске и скорби. Даже смерть не смела
лишить красы измученное тело.
Нахлынули, роясь, воспоминанья
тех лет и дней, прошедших с расставанья.
И смерть пугала только потому,
что неподвластна чувству и уму.
Ведь сей удел был предрешен заранее -
так каждый обречен на умирание:
одни - от бед, другие - от тоски,
от скуки третьи или от болезни,
а избранные - от любви и песни -
от боли сладостной, сжимающей виски.
Он знал, что умерла в один из дней
от чувств высоких, что боролись в ней.
Потом в молчанье свита наблюдала,
как на колени незнакомец встал
и так немые губы целовал,
и как душа скорбящая рыдала.
Вот встреча долгожданная промчалась,
ему - мгновеньем - пронеслась, как дым,
но показалась вечностию им,
смутила души, в памяти осталась...
Затем во склеп богатый понесли
и там оставили навеки тело.
Дверь затворили. Завершили дело,
и тайну ту с собою унесли.
Никто из них не знал, что смерть стояла
за спинами у них. Но грянул час.
Никто не спасся. Никого не спас
обет молчанья данный. И немало
погибло душ за то, чтоб не узнал
никто про путь последний и привал.
Один лишь он - монах или поэт -
неузнанным остался и секрет
с собой унес, и до скончанья дней
как верный друг и страж был рядом с ней.
И ровно в полночь души их встречались
у двери склепа, где стихи читал.
Он закрывал глаза и представлял
ее живой. Но солнце поднималось -
виденье исчезало. Тщетно он
продлить пытался сказочный свой сон.
И днем он ждал, слоняясь, словно тень,
минуты той, когда угаснет день.
Потом и сам угас. Но может быть,
им суждена была иная встреча,
и в жизни новой обвенчала Вечность
двоих, сумевших верность сохранить.
В страданиях не только их тела
пристанище нашли под общим кровом,
но музыка любви звучит под сводом,
собою наполняя купола .
Заклинание
поэма-заговор
Не обхаживай!Не приваживай!
Не уйти живой
От тебя, друг мой!
Ты коварен? - Нет!
Богу ведом ответ.
Ты - как жизни свет,
Ты - как смерти привет...
Свой завет-навет-завещание
Прошепчу тебе на прощание:
Не забыть обо мне: разум застило.
Не уйти от меня: ноги в пол, как ствол,
В землю вросший столб -
Камень - заживо,
И не спать ночей,
Ох, бессонница!
И не видеть лучей
Света солнечного!
Обо мне - во сне -
Думу думать опять,
Обо мне весной
На лучах гадать,
На луну бросать
Взор и подвывать.
Не укрыться от меня, не уберечься -
Не спасет тебя ни омут и ни речка!
Ни пощады, ни прощенья
Не дождешься, пленник мой!
Отпущу тебя до времени -
Ты ж возьмешь меня с собой?!
Без меня - ни шагу!
Колдуны и маги
Мне помогут с тобой
Совладать. Ты - мой!
Не узнаешь меня, глаз не сможешь поднять.
Не услышишь меня - слух и память слабы.
Соловьем засвищу, чтоб тебя покорить!
Никого не пущу - душу успокоить!
Ты - мой пленник отныне,
Ты - как странник в пустыне,
Ты - слепец... Наконец,
Ты - мудрец и глупец...
Не видать тебе
Света-светлого,
Умирать тебе
Ночью ветренной,
Из моих когтей
Уж не вырваться,
Да с младых ногтей
Не начать с конца...
Будешь жить, как в клетке,
У меня в келейке:
Не выпущу,
Не упущу,
Сердце выпотрошу,
Душу утащу!..
Ты уж и не рад?
Ведь мне черт не брат!
Да уж лучше мой,
Хоть и не живой,
Чем своей рукой
Отпущу домой!
Нету дома. - Я -
Дом. Душа твоя
Не признала меня?
Чтоб увлечь тебя
Варево варю-варю,
В очаге колдую:
Опою, опьяню,
Как огонь задую!
Кровь и пепел, и смола -
Для тебя!
Травы, корни, бузина -
Для тебя!
Позабудешь все невзгоды,
Пей отвар!
Позабудешь про земной
людской "товар"!
Счастье только со мной,
Выпей, пленник мой!
Вот уже глаза открыл...
- Я милее, чем другие?
- Кто сильнее, тот и мил!
-Мы с тобой бы подружились!
Пей до дна, моя вина
Вся в вине, в крови она!
Пей ведьмы кровь!
Просыпайся, Любовь!
Иль еще меня не любишь?
Не поверю! Все до дна
Выпил?! А опять о людях...
Нет уж, пить, так допьяна.
Упою, уморю,
Убаю-каю...
Никуда тебе не деться,
рвись-не-рвись!
Видишь как кроваво-красен
этот лист?-
br />Лист кленовый -
от крови моей!
Сердце рвется -
от боли твоей!
Ну попробуй, полюби -
Раз, два...
А иначе полетит
Голова.
Не помилую, не пожалую,
Не пожалуйся на безжалостность...
А, ты все сердит?
Ну в котел, в огонь -
Покипишь, побурлишь -
Сразу станешь "мой"!
Будешь шелковый,
Будешь ласковый,
А не будешь моим,
Так сгоришь живым.
Кипи-кипи,
Варись-варись,
Свои шипы
Уйми. Уймись!
А в котел загляну -
Аль одумался?
А в котле - никого!
Призадумалась!
Осознала: и в плач, и в вой,
Осознала: не мой и не живой!
Погубила, погубила. -
В сердце нож!
Погубила, погубила.
Не вернешь!
О скорбь, слеза, заклинание!
О, смерть моя на заклание!
Воскресни, встань,
Не дури, перестань,
Вернись,очнись,
В живу воду окунись!
Ох, встань, проснись, я прошу!
Ведь на волю я тебя отпущу!
Отпустить на волю хотела.
Не учла: сожгла только тело,
А крылатая душа
Улетела не спеша,
Испарилась -воспарила
Легкокрылая.
Хоть кричи-не-кричи -
Отвечают лишь грачи...
Вороною стаей вороны
Собираются со всех сторон...
Коль тебя сожгла,
Да не буду жива.
И себе я пытку
Назначила:
Буду мучиться,
Буду маяться,
Буду мыкаться
Неприкаянная!
Не жить!
Не посметь
без тебя
лететь!
Разобью я сердце-камень
Брошу в пропасть глубоко!
Отыщу тяжеле камень
И на шею его!..
Полечу я камнем вниз,
Ты - очнись!
Ты - очнись!
Прокляну я эту жизнь! -
Ты - живи!
Ты - проснись!
Смерть моя
Вечная!
Боль моя
Сердечная!
На флорентийской мостовой.
поэма
По этой мостовой, а может быть, по той
шёл Данте, опечаленный потерей,
и в башню поднимаясь лестницей крутой,
он был ошеломлён, разбит, растерян.
Он был почти убит. Так, словно жизни нить
вдруг лопнула. И смерть закрыла двери.
И как теперь в житейском море плыть,
не знал он. И в судьбу уже не верил.
Не дал ему Господь заснуть в тот самый миг,
когда забрал её в свои чертоги.
Но дал слова, чтобы безмолвный крик
в стихи отлил, и встречу на пороге
небесных сфер оставил он ему,
и голос милой, что манил во тьму.
Услышав голос, Данте, словно тень,
пошел туда, где не наступит день.
Прожив полжизни, брёл он, как слепец,
и в лес дремучий вышел наконец.
Лес страшен был. Хотелось повернуть
в свой мир, такой знакомый и привычный,
но голос звал продолжить трудный путь,
и проводник был дан ему отличный.
Вергилий знал, что послан свыше был
поэта провести тропой неторной.
Но, прежде чем блаженство заслужить,
он должен в ад проследовать покорно,
чтоб рассказать о том, что за чертой,
призвав талант, подобный вольной птице,
ну а блаженство – это встреча с той,
что заставляет сердце чаще биться.
Возможно ль это? Жизни посреди
уже не ждал поэт таких подарков.
В мечтаниях он видел впереди
лишь смерть свою отчетливо и ярко.
И лишь она могла соединить
его с возлюбленною. Но уж если Богу
дано хоть на мгновенье эту нить
связать, то он пускается в дорогу.
И он идёт с Вергилием вперед
сквозь стоны, плач, страдания и боли.
Вокруг него пороков хоровод
кружит, и состраданием поневоле
к несчастным проникается поэт,
будь страстотерпец это иль ленивец,
чревоугодник или же гордец,
скупец скаредный или же мздоимец –
все пребывают в муках и грехах
и на поэта навевают страх.
Дойдя до дна и не найдя отрады,
они к чистилищу идут и рады,
что ад уже остался позади.
И поводырь подбадривает взглядом -
желанная награда впереди.
На входе Ангел Данте пропуская,
мечом на лбу семь знаков начертал,
но с каждым кругом знак один растает,
чтобы поэт в безгрешности предстал
перед вратами рая. А дотоле
ему нелёгкий предстоит подъем,
но рядом друг. Ему достанет воли.
И будет легче путь пройти вдвоём.
Здесь грешники с надеждой смотрят в небо,
чтоб сбросить груз земных своих грехов.
Кто гордецом, кто алчным был, кто гневным –
всем им не избежать семи кругов.
И Данте тоже на круги ступает.
и с каждым кругом знаки на челе
как бы по мановенью исчезают,
и с каждым кругом легче путь вдвойне.
Вергилий же готовится покинуть
Собрата и пойти в обратный путь.
В небесный рай не может он проникнуть –
Не принял он крещенья – в этом суть.
Но Данте не печалится, ведь скоро
увидит ту, что всех ему милей,
и потому ему дорога споро
даётся, и к возлюбленной своей
стремиться он и сердцем и душою,
и крылья вырастают за спиною.
Когда он представляет, как она
его встречает на пороге Рая,
то меркнет красота любого дня –
его сиянье милой затмевает.
Свершилась встреча. Данте ослеплён
явленьем долгожданным Беатриче,
и это не мечтания, не сон! –
Она пред ним, но лишь в ином обличье.
Поэт, освободившись от грехов,
был к новым путешествиям готов,
узнать готов, кто удостоен чести
в небесном доме оказаться вместе.
Достойнейших мужей он повстречал,
узнал о горькой участи изгнанья,
о том, что человек ничтожно мал,
ну а любовь подобна мирозданью.
И говорил с возлюбленною он
(чего при жизни не случалось прежде!)
о том, как обустроен Божий дом
и о любви и вере и надежде.
Молитву Беатриче вознесла –
она для Данте памяти просила,
чтоб на земле услышали слова:
Любовь лишь движет солнца и светила.
И воссияла, но не ослепив,
любовью вечной одарив поэта,
собою напоследок все затмив,
предстала сосредоточеньем света.
И всё… И возвращение назад
теперь уже без горечи потери.
Увидев Рай, Чистилище и Ад,
поэт,ступив на землю вновь, растерян:
как рассказать о том, что видел он?
Мелькает перед ним видений сонм.
Теперь по этой мостовой иль той
иду и я, шагами время меря.
Флоренции излюбленной тропой
я подхожу опять к церковной двери
и в тишине и в полумраке там
сижу немою робостью объята,
к надгробным прикасаюсь я камням,
как прикасался к ним поэт когда-то.
Иду я к дому с башней в небеса,
где описал виденья Алигьери,
и, словно продолжая чудеса,
передо мной распахивают двери.
За ним они закрылись навсегда,
когда он стал изгоем в одночасье.
Сюда он не вернулся никогда.
Дом по сей день хранит следы несчастья.
Пророчества небес сбывались вновь –
в изгнание поэта уносило.
Но свято помнил он, что лишь любовь
заставить может двигаться светила.
Хоть грезил он Флоренцией своей,
но так и не сумел сюда вернуться.
Равенна склепа отворила дверь,
чтоб смог он снова вечности коснуться.
Он победил юдоль свою и смерть –
всё потому, что смог любовь воспеть.
шёл Данте, опечаленный потерей,
и в башню поднимаясь лестницей крутой,
он был ошеломлён, разбит, растерян.
Он был почти убит. Так, словно жизни нить
вдруг лопнула. И смерть закрыла двери.
И как теперь в житейском море плыть,
не знал он. И в судьбу уже не верил.
Не дал ему Господь заснуть в тот самый миг,
когда забрал её в свои чертоги.
Но дал слова, чтобы безмолвный крик
в стихи отлил, и встречу на пороге
небесных сфер оставил он ему,
и голос милой, что манил во тьму.
Услышав голос, Данте, словно тень,
пошел туда, где не наступит день.
Прожив полжизни, брёл он, как слепец,
и в лес дремучий вышел наконец.
Лес страшен был. Хотелось повернуть
в свой мир, такой знакомый и привычный,
но голос звал продолжить трудный путь,
и проводник был дан ему отличный.
Вергилий знал, что послан свыше был
поэта провести тропой неторной.
Но, прежде чем блаженство заслужить,
он должен в ад проследовать покорно,
чтоб рассказать о том, что за чертой,
призвав талант, подобный вольной птице,
ну а блаженство – это встреча с той,
что заставляет сердце чаще биться.
Возможно ль это? Жизни посреди
уже не ждал поэт таких подарков.
В мечтаниях он видел впереди
лишь смерть свою отчетливо и ярко.
И лишь она могла соединить
его с возлюбленною. Но уж если Богу
дано хоть на мгновенье эту нить
связать, то он пускается в дорогу.
И он идёт с Вергилием вперед
сквозь стоны, плач, страдания и боли.
Вокруг него пороков хоровод
кружит, и состраданием поневоле
к несчастным проникается поэт,
будь страстотерпец это иль ленивец,
чревоугодник или же гордец,
скупец скаредный или же мздоимец –
все пребывают в муках и грехах
и на поэта навевают страх.
Дойдя до дна и не найдя отрады,
они к чистилищу идут и рады,
что ад уже остался позади.
И поводырь подбадривает взглядом -
желанная награда впереди.
На входе Ангел Данте пропуская,
мечом на лбу семь знаков начертал,
но с каждым кругом знак один растает,
чтобы поэт в безгрешности предстал
перед вратами рая. А дотоле
ему нелёгкий предстоит подъем,
но рядом друг. Ему достанет воли.
И будет легче путь пройти вдвоём.
Здесь грешники с надеждой смотрят в небо,
чтоб сбросить груз земных своих грехов.
Кто гордецом, кто алчным был, кто гневным –
всем им не избежать семи кругов.
И Данте тоже на круги ступает.
и с каждым кругом знаки на челе
как бы по мановенью исчезают,
и с каждым кругом легче путь вдвойне.
Вергилий же готовится покинуть
Собрата и пойти в обратный путь.
В небесный рай не может он проникнуть –
Не принял он крещенья – в этом суть.
Но Данте не печалится, ведь скоро
увидит ту, что всех ему милей,
и потому ему дорога споро
даётся, и к возлюбленной своей
стремиться он и сердцем и душою,
и крылья вырастают за спиною.
Когда он представляет, как она
его встречает на пороге Рая,
то меркнет красота любого дня –
его сиянье милой затмевает.
Свершилась встреча. Данте ослеплён
явленьем долгожданным Беатриче,
и это не мечтания, не сон! –
Она пред ним, но лишь в ином обличье.
Поэт, освободившись от грехов,
был к новым путешествиям готов,
узнать готов, кто удостоен чести
в небесном доме оказаться вместе.
Достойнейших мужей он повстречал,
узнал о горькой участи изгнанья,
о том, что человек ничтожно мал,
ну а любовь подобна мирозданью.
И говорил с возлюбленною он
(чего при жизни не случалось прежде!)
о том, как обустроен Божий дом
и о любви и вере и надежде.
Молитву Беатриче вознесла –
она для Данте памяти просила,
чтоб на земле услышали слова:
Любовь лишь движет солнца и светила.
И воссияла, но не ослепив,
любовью вечной одарив поэта,
собою напоследок все затмив,
предстала сосредоточеньем света.
И всё… И возвращение назад
теперь уже без горечи потери.
Увидев Рай, Чистилище и Ад,
поэт,ступив на землю вновь, растерян:
как рассказать о том, что видел он?
Мелькает перед ним видений сонм.
Теперь по этой мостовой иль той
иду и я, шагами время меря.
Флоренции излюбленной тропой
я подхожу опять к церковной двери
и в тишине и в полумраке там
сижу немою робостью объята,
к надгробным прикасаюсь я камням,
как прикасался к ним поэт когда-то.
Иду я к дому с башней в небеса,
где описал виденья Алигьери,
и, словно продолжая чудеса,
передо мной распахивают двери.
За ним они закрылись навсегда,
когда он стал изгоем в одночасье.
Сюда он не вернулся никогда.
Дом по сей день хранит следы несчастья.
Пророчества небес сбывались вновь –
в изгнание поэта уносило.
Но свято помнил он, что лишь любовь
заставить может двигаться светила.
Хоть грезил он Флоренцией своей,
но так и не сумел сюда вернуться.
Равенна склепа отворила дверь,
чтоб смог он снова вечности коснуться.
Он победил юдоль свою и смерть –
всё потому, что смог любовь воспеть.
©2012 Все права принадлежат автору.При перепечатке ссылка на на САЙТ обязательна.
На этом сайте вы можете без СМС, он - лайн, без ожидания и рекламы действительно